Цитаты из книги “Волхв”, Джон Фаулз
(страница 4)

Получить ответ — все равно что умереть.

Доверчивые серые глаза - оазис невинности на продажном лице.

На всякий случай я помолчал — лжецы молчания не выносят.

Или вы оглядываетесь вокруг и приходите в отчаяние, или приходите в отчаяние и оглядываетесь вокруг. В первом случае вы накладываете руки на собственное тело; во втором – на душу.

До сих пор я испытывал лишь жажду плотских наслаждений, а ныне познал жажду любви.

Настоящим правит минувшее.

Любой судья и сам рано или поздно становится подсудимым; приговор ему выносят вынесенные им приговоры.

Так развращает война. Свободу воли затмевает гордыней.

Война — это психоз, порожденный чьим-то неумением прозревать взаимоотношения вещей. Наши взаимоотношения с ближними своими. С экономикой, историей. Но прежде всего — с ничто. Со смертью.

За цинизмом всегда скрывается неспособность к усилию — одним словом, импотенция; быть выше борьбы может лишь тот, кто по-настоящему боролся.

Я и позабыл, как вкусен настоящий чай; меня понемногу охватывала зависть человека, живущего на казенный счет, обходящегося казенной едой и удобствами, к вольному богатству власть имущих.

Учитесь улыбаться.

Завсегдатаи были те же, зато я изменился. Чем дольше я слушал их болтовню, тем яснее мне открывалось, сколь узок круг их интересов, сколь они парадоксально неопытны, тем сильнее чувствовал свою инородность. Я оглядывался, ища, с кем бы мне хотелось познакомиться поближе, подружиться – и не находил.

Я точно бутылка содовой, куда вкачали лишнюю порцию газа. Пенюсь от любопытства!

Вспомнив, как уничтожал собственные рукописи, я подумал, что красивые жесты и вправду впечатляют – если они тебе по плечу.

Отказ от содержания ради формы, от смысла – ради видимости, от этики – ради эстетики...

Пока она рассказывала о своем злополучном романе, я догадался, какой фактор ее натуры в докладе не учтен: хрупкое равновесие телесной робости и чувственной дерзости, — первая разжигает мужчину, вторая в зачетный миг обрекает на погибель.

Я выпал из своей эпохи, но прошлое меня не принимало.

Облегчение, с каким я бросал очередную девушку, так легко было принять за жажду независимости. Пожалуй, в мою пользу говорит лишь то, что я почти не врал: прежде чем новая жертва разденется, считал своим долгом выяснить, сознает ли она разницу между постелью и алтарем.

На опыте военных лет я окончательно уяснил себе значение чувства юмора. Это демонстрация свободы. Ибо свободен лишь тот, кто умеет улыбаться.