Джордж Оруэлл – цитаты
(страница 7)
Во все времена правители пытались навязать подданным ложные представления о действительности.
Индивид обладает властью настолько, насколько он перестал быть индивидом.
Мы покорили материю, потому что мы покорили сознание. Действительность – внутри черепа.
Рабство – это свобода. Один – свободный – человек всегда терпит поражение. Так и должно быть, ибо каждый человек обречен умереть, и это его самый большой изъян. Но если он может полностью, без остатка подчиниться, если он может отказаться от себя, если он может раствориться в партии так, что он станет партией, тогда он всемогущ и бессмертен.
Между воздержанием и политической правоверностью есть прямая и тесная связь. Как еще разогреть до нужного градуса ненависть, страх и кретинскую доверчивость, если не закупорив наглухо какой-то могучий инстинкт, дабы он превратился в топливо? Половое влечение было опасно для партии, и партия поставила его себе на службу.
Самая страшная пощечина – та, на которую у тебя нет возможности ответить.
Теперь, когда он понял, что он мертвец, важно прожить как можно дольше.
Невозможно построить цивилизацию на страхе, ненависти и жестокости. Она не устоит.
Люди — бесконечно податливый материал.
Нет, вероятно, большей жестокости к ребенку, чем отправить его в среду деток значительно более богатых родителей.
С чувством законной гордости он сообщил мне, что частенько, перед тем как подать клиенту суп, отжимает над тарелкой грязную мокрую тряпку – мстит представителям клана буржуазии.
Сотни лет назад люди стремились к полному господству над человеческим сознанием. Но один человек ничто, по сравнению с тем, чего может добиться человечество.
Действительность оказывает давление только через обиходную жизнь: надо есть и пить, надо иметь кров и одеваться, нельзя глотать ядовитые вещества, выходить через окно на верхнем этаже и так далее.
Статистика в первоначальном виде – такая же фантазия, как и в исправленном.
Человек, пожалуй, способен и об утраченной грыже затосковать.
Вера, надежда, деньги – лишь святому под силу сохранить первые две без третьего.
Оставшиеся снаружи переводили взгляды от свиней к людям, от людей к свиньям, снова и снова всматривались они в лица тех и других, но уже было невозможно определить, кто есть кто.