Эрих Мария Ремарк – цитаты
(страница 19)
Человек, которому предстоит долгая жизнь, не обращает на время никакого внимания; он думает, что впереди у него целая вечность. А когда он потом подводит итоги и подсчитывает, сколько он действительно жил, то оказывается, что всего-то у него было несколько дней или в лучшем случае несколько недель. Если ты это усвоил, то две-три недели или два-три месяца могут означать для тебя столько же, сколько для другого значит целая жизнь.
Иногда удается спросить себя, только когда спросишь другого.
— Давайте веселиться! Жизнь скоро кончится, и будем ли мы радоваться или горевать — все равно ни за то, ни за другое нам потом не заплатят.
Кто знает, может, жизнь дана нам в наказание за те преступления, которые мы совершили где-нибудь в ином мире? Быть может, наша жизнь и есть ад и церковники ошибаются, суля нам после смерти адские муки.
Не мучь меня. Они всегда так говорят, эти женщины — олицетворение беспомощности и себялюбия, никогда не думая о том, что мучают другого. Но если они даже об этом подумают, становится еще тяжелее, ведь их чувства чем-то напоминают сострадание спасшегося от взрыва солдата, товарищи которого корчатся в муках на земле, — сострадание, беззвучно вопящее: «Слава Богу, в меня не попали, в меня не попали...»
Она изменилась так, как меняется девушка, с которой ты расстался, когда она была еще неуклюжим, несформировавшимся подростком, и встретился вновь, когда она стала молодой женщиной: эта женщина только что перешагнула через мистическую грань детства и, хотя еще сохранила его очарование, уже приобрела тайную уверенность в своих женских чарах.
Когда видишь, какие замечательные здания люди строили в старину, невольно думаешь, что они были счастливее нас.
— Видите! Поэтому мы и войну проиграли! Во всём виновата наша расхлябанная интеллигенция и евреи.
— И велосипедисты.
— При чём тут велосипедисты?
— А при чём тут евреи?
Когда человек одинок, он начинает присматриваться к природе и любить её.
Раскаяние разъедает душу сильнее, чем соляная кислота.
Я не мог больше оставаться в доме и вышел. Стало туманно. Вдали шумело море. С деревьев падали капли. Я осмотрелся. Я уже не был один. Теперь где-то там на юге, за горизонтом, ревел мотор. За туманом по бледно-серым дорогам летела помощь, фары разбрызгивали яркий свет, свистели покрышки, и две руки сжимали рулевое колесо, два глаза холодным уверенным взглядом сверлили темноту: глаза моего друга...
Наивность — не недостаток, а напротив, признак одарённости.
Как странно все-таки получается: когда пьёшь, очень быстро сосредотачиваешься, но зато от вечера до утра возникают такие интервалы, которые длятся словно годы.
Мужчина — не мужчина, если деньгами распоряжается его жена.
Когда умираешь, становишься каким-то необычайно значительным, а пока жив, никому до тебя дела нет.
В хладнокровных размышлениях можно растворить ненависть и обратить ее в целеустремленность.
Просто никто из нас не хотел отвечать за другого, каждый стремился получать все... ничего не давая взамен.
Жизни не надо смотреть в лицо, достаточно ощущать ее.
Слёзы полны воспоминаний.
Почему он называет шизофрению болезнью? Разве нельзя было бы с таким же успехом считать ее особым видом душевного богатства? Разве в самом нормальном человеке не сидит с десяток личностей? И не в том ли разница только и состоит, что здоровый в себе их подавляет, а больной выпускает на свободу? И кого в данном случае считать больным?
Загрузка ...