Цитаты из книги “Волхв”, Джон Фаулз
(страница 3)
Истинная свобода – между тем и другим, а не в том или другом только, а значит, она не может быть абсолютной.
День за днем небытие заполняло меня: не знакомое одиночество человека, у которого нет ни друзей, ни любимой, а именно небытие, духовная робинзонада, почти осязаемая, как раковая опухоль или туберкулезная каверна.
Сейчас я чувствовал то же, что он тогда: новый виток самосознания, уверенность, что эти душа и тело с их достоинствами и пороками пребудут со мной всегда, и нет ни выхода, ни выбора.
Ни красоты, ни нравственности, ни Бога, ни строгих пропорций; лишь инстинктивное, животное чувство контакта.
В ней сквозила податливость незапертой двери; однако темнота за дверью удерживала меня от того, чтобы войти.
Отчасти мои колебания объяснялись тоской по утраченному лоуренсовскому идеалу, по женщине, что проигрывает мужчине по всем статьям, пока не пустит в ход мощный инструментарий своего таинственного, сумрачного, прекрасного пола: блестящий, энергичный он и томная, ленивая она.
Её новое, истинное "я", простое и строгое, было упоительнее прежних. Я понял, чего мне до сих пор недоставало: сознания, что она такая, как все, что она доступна.
И вот я тронулся в путь к тусклой окраине сна, к узилищу буден; словно Адам, изгнанный из кущ небесных... с той разницей, что я не верил в Бога, а значит, никто не мог запретить мне вернуться в Эдем.
Пока она рассказывала о своем злополучном романе, я догадался, какой фактор ее натуры в докладе не учтен: хрупкое равновесие телесной робости и чувственной дерзости, — первая разжигает мужчину, вторая в зачетный миг обрекает на погибель.
Много недель я чувствовал себя разъятым, оторванным от своего прежнего "я", — и теперь, точно груда деталей, валяюсь на верстаке, покинутый конструктором и не знающий наверняка, как собрать себя воедино.
Вам нравится быть любимым. Мне же нравится просто: быть. Может, когда-нибудь вы меня поймете. И посмеетесь. Не надо мной. Вместе со мной.
— Просто она была единственным светлым пятном. Не более того.
— А может, для нее единственное светлое пятно – вы...
По-моему, двадцать пять – наиболее трудный и больной возраст и для тебя, и для окружающих. Ты способен соображать, с тобой обращаются как со взрослым. Но бывают встречи, которые сталкивают тебя в отрочество, ибо тебе не хватает опыта, чтобы постичь и усвоить их значение.