Федор Михайлович Достоевский – цитаты
(страница 10)
Все они, от неуменья вести дело, ужасно любят обвинять в шпионстве.
Величайшее умение писателя — это уметь вычёркивать. Кто умеет и кто в силах своё вычёркивать, тот далеко пойдет.
Может быть, что вся-то цель на земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной только беспрерывности процесса достижения, иначе сказать, самой жизни...
Атеизм есть болезнь аристократическая, болезнь высшего образования и развития, стало быть, должна быть противна народу.
Без веры в свою душу и её бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо.
Нет человека, готового повторять чаще русского: «какое мне дело, что про меня скажут», или: «совсем я не забочусь об общем мнении» — и нет человека, который бы более русского (опять-таки цивилизованного) более боялся, более трепетал общего мнения, того, что про него скажут или подумают. Это происходит именно от глубоко в нём затаившегося неуважения к себе, при необъятном, разумеется, самомнении и тщеславии. Эти две противоположности всегда сидят почти во всяком интеллигентном русском и для него же первого и невыносимы, так что всякий из них носит как бы «ад в душе».
Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда, а возврат к человеческому достоинству, к раскаянию, к возрождению становится для него уже почти невозможен.
Искренняя вера есть уж залог будущего.
Если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной.
В моде был некоторый беспорядок умов.
Тут всё обречено и приговорено. Россия, как она есть, не имеет будущности.
Наглядная действительность всегда имеет в себе нечто потрясающее.
— Что может быть глупее глупого добряка?
— Злой дурак.
А между тем это был ведь человек умнейший и даровитейший, человек, так сказать, даже науки, хотя, впрочем, в науке... ну, одним словом, в науке он сделал не так много и, кажется, совсем ничего. Но ведь с людьми науки у нас на Руси это сплошь да рядом случается.
Я спрашивал себя много раз: есть ли в мире такое отчаяние, чтобы победило во мне эту исступленную и неприличную может быть жажду жизни, и решил, что, кажется, нет такого.