Мишель де Монтень – цитаты
(страница 4)

Описывать прошлое — меньший риск, чем описывать настоящее, ибо в этом случае писатель отвечает только за точную передачу заимствованного им у других.

Опасное дело — нападать на человека, у которого осталось только одно средство спасения — оружие, ибо необходимость — жестокая наставница.

Обвинениям в адрес самого себя всегда верят, самовосхвалению — никогда.

Ни то, что предшествует смерти, ни то, что за ней следует, не является её принадлежностью.

Нет такой уловки или приема в пользовании оружием во время боя, которые мы сочли бы дурными, лишь бы они помогли отразить направленный на нас удар.

Нет стремления более естественного, чем стремление к знанию.

Нет наставницы более немилосердной и коварной, чем наша привычка. Мало-помалу, украдкой забирает она власть над нами, но, начиная скромно и добродушно, она с течением времени укореняется и укрепляется в нас, пока наконец не сбрасывает покрова со своего властного и деспотического лица, и тогда мы не смеем уже поднять на нее взгляд.

Нельзя полагаться на те доходы, которые мы только надеемся получить, какими бы верными они нам не казались.

Не достигнув желаемого, они сделали вид, что желали достигнутого.

Недостаточно, чтобы воспитание только не портило нас, — нужно, чтобы оно изменяло нас к лучшему.

Невежество бывает двоякого рода: одно — безграмотное, предшествует знанию, другое — чванное, следует за ним.

Нашему телу свойственно более или менее одинаковое сложение и одинаковые склонности. Душа же наша бесконечно изменчива и принимает самые разнообразные формы, обладая при этом способностью приспосабливать к себе и к своему состоянию ощущения нашего тела и все прочие его проявления.

Наука пригодна лишь для сильных умов, а они весьма редки.

Наука — великолепное снадобье; но никакое снадобье не бывает столь стойким, чтобы сохраняться, не подвергаясь порче и изменениям, если плох сосуд, в котором его хранят.

Наука — великое украшение и весьма полезное орудие.

Настоящий друг — это тот, кому я поверил бы во всем, касающемся меня, больше, чем самому себе.

Наружность мужчины служит весьма малым ручательством за него, но тем не менее, она представляет нечто значительное.

Народы, воспитанные в свободе и привыкшие сами править собою, считают всякий иной образ правления чем-то противоестественным и чудовищным. Те, которые привыкли к монархии, поступают ничуть не иначе. И какой бы удобный случай к изменению государственного порядка ни предоставила им судьба, они даже тогда, когда с величайшим трудом отделались от какого-нибудь невыносимого государя, торопятся посадить на его место другого, ибо не могут решиться возненавидеть порабощение.

Назовите мне какое-нибудь самое чистое и выдающееся деяние, и я берусь обнаружить в нем, с полным правдоподобием, полсотни порочных намерений.

Мы трудимся лишь над тем, чтобы заполнить свою память, оставляя разум и совесть праздными.